Отсылаю любителей драматургии Антона Павловича Чехова, чей юбилей мы отмечаем 29 января 2015 года, к замечательной статье Олега Клинга в "Независимой газете".
Знаменитое "Мы насадим новый сад, роскошнее этого..." не имеет
отношения к трофимовскому раю на земле. Это речь и о саде духовном
(толстовском), а главное - о саде райском, небесном.
Но туда, в царствие небесное, при всей его притягательности чеховские герои стремятся лишь в редкие минуты просветления. Они меняют рай небесный на рай земной. И это в природе человека. Тот же Лопахин создает еще один суррогат заемного рая - красный, маковый, который еще дает доход "сорок тысяч чистого". И Варя не идет в пустынь. После катастрофы, после продажи вишневого сада "все успокоились, повеселели даже..." - говорит Гаев. С ним соглашается Раневская: "Да. Нервы мои лучше, это правда... Я сплю хорошо".
И только Фирс, у которого, по его признанию, "ничего не осталось, ничего", "силушки-то", то есть страстной, замешенной на грехе привязанности к земной жизни, идет в "белой жилетке" на небо. Лучше ли он других, безгрешнее? Вряд ли. Но он, старый и больной, отринул земное. "Лежит неподвижно" - ремарка Чехова. Но за ней идет другая ремарка, последняя в пьесе: "Слышится отдаленный звук, точно с неба..." Но это не смерть, а начало бессмертия, в которое, как уже говорилось выше, Чехов все же верил. Или хотел верить. Так заканчивается еще одна, чеховская "Божественная комедия", где, как у Данте, изображены ад и рай. Для этого совсем не надо спускаться в ад. Ведь рай и ад - это состояние души. С Богом и без Него.
Приведу лишь последние абзацы:
Но туда, в царствие небесное, при всей его притягательности чеховские герои стремятся лишь в редкие минуты просветления. Они меняют рай небесный на рай земной. И это в природе человека. Тот же Лопахин создает еще один суррогат заемного рая - красный, маковый, который еще дает доход "сорок тысяч чистого". И Варя не идет в пустынь. После катастрофы, после продажи вишневого сада "все успокоились, повеселели даже..." - говорит Гаев. С ним соглашается Раневская: "Да. Нервы мои лучше, это правда... Я сплю хорошо".
И только Фирс, у которого, по его признанию, "ничего не осталось, ничего", "силушки-то", то есть страстной, замешенной на грехе привязанности к земной жизни, идет в "белой жилетке" на небо. Лучше ли он других, безгрешнее? Вряд ли. Но он, старый и больной, отринул земное. "Лежит неподвижно" - ремарка Чехова. Но за ней идет другая ремарка, последняя в пьесе: "Слышится отдаленный звук, точно с неба..." Но это не смерть, а начало бессмертия, в которое, как уже говорилось выше, Чехов все же верил. Или хотел верить. Так заканчивается еще одна, чеховская "Божественная комедия", где, как у Данте, изображены ад и рай. Для этого совсем не надо спускаться в ад. Ведь рай и ад - это состояние души. С Богом и без Него.
Комментариев нет:
Отправить комментарий